Возле желтого дома стояли санки. В хате голосили люди. В сенцах топтался гармонист. В деревне Долгополье шел дождь, но дождь был странный: превращался то в снег, то в туман, то в солнечный луч. В доме «хоронили деда», но некоторые почему-то улыбались. Это был самый север страны, но в феврале здесь торжествовал полный «плюс». В общем, мир весело сходил с ума.
Мы намотали десятки километров по грунтовкам, по глухим витебским лесам, куда не рискнет сунуться 2019-nCoV, но куда давно пробрался вирус равнодушия. Сравнили российский Невель и наш Городок. Искали покойников и оптимистов, чтобы посчитать, кого больше. Это рубрика «Реальная Беларусь». Вход в розовых очках запрещен.
Часть первая. Мертвые
Долгополье
«Сфотографируй этот дом, — сказал я фотографу. — Наверное, здесь живут передовики».
Невзрачная белорусская деревня Долгополье возникла серым пятном среди скучных в эту пору года полей Городокского района, что почти на самой границей с Россией. Я ошибался. Это была школа. Но ее закрыли.
К нам быстро подрулил автомобиль. Из него вышел молодой человек, представился главой сельсовета.
— А вы кто?
— На похороны.
Парень посветлел:
— Похороны — туда. Третья хата с краю.
Смотреть в Долгополье особо нечего. Военный памятник, сельсовет, ряды одинаковых домов. По указанному адресу — калитка, подходят люди. В комнате — гроб.
«На кого ты, дедка, меня оставил!» — пожилая женщина рыдала, сидя на табуретке. Рядом стояли ее подруги в нарядных «хустачках». Одна из них не могла сдержать смех.
Невель
Оставим этот странный дом на минуту. Мы приехали на похороны накануне. До России отсюда рукой подать. В интернете злые языки писали, что окрестные места — это и есть «Россия по одному щелчку». Хотелось в этом разубедиться. А до этого нужно было переночевать и проснуться. В глухих местах у границы сервис бронирования показывал один бюджетный вариант — мотель «Медвежий угол». Заведение располагалось в российской деревне Еменец. В нем обитали медведи.
Редкие отзывы на Google интриговали: медведей не кормят. Выпускают бродить по улицам по вечерам. Местные сидят на печах и боятся.
Когда мы прибыли, свет в «Углу» не горел. И деревня была темна. Владелица усадьбы отправила ночных гостей к чертовой бабушке.
«Отопления нет. Закрыты до лета. Ваши проблемы», — протараторила она. Позже Booking деньги вернул и извинился, но той ночью было не до того.
Мы ворвались в Невель около полуночи, ожидая, что в административном центре района точно должна работать центральная «советская» гостиница. И она оказалась открыта. Блок с двумя койко-местами без удобств обошелся в $15. Батарея еле грела. На столах стояли граненые стаканы времен СССР, манили причаститься. Но в целом было ничего.
Город-пятнадцатитысячник, близкий нам ментально, исторически и географически, — наш «старший брат» — встретил похмельно-хмурым утром и набором пошлых клише из треш-фильмов российских режиссеров. Их не надо было искать. Из окна гостиницы я смотрел, как в пошивочный цех напротив шли, кутаясь в куртки, женщины. Еще там был синий контейнер-киоск. В нем когда-то продавали «все по 100». Сейчас он дребезжал на февральском ветру заколоченными ставнями. Надпись от руки говорила, что бизнес переехал в лучшие миры.
Плелся, лавируя между яминами, мужик на «Яве». Сигналили ему «Жигули». Александр Сергеевич Пушкин глядел на развалившуюся вселенную российской глубинки безразличным лицом гения.
Здание районной администрации оказалось потрепанным. Кажется, его не ремонтировали с царских времен. Над домом чиновников реяла гордо «невельская погоня». Сияли блеском сетевые магазины, заправки и аптеки. А Ленин как будто позировал на показе Версаче, показывая улице свой модный жилет.
Как сказал бы любой крепкий белорусский хозяйственник, Невель требовал немедленных «Дожинок».
Граница
Я описываю здесь затерянный на Псковщине российский город, от которого и местные не в восторге, не для того, чтобы кого-то обидеть. Мне до Невеля нет никакого дела. Я рассказываю о первом впечатлении потому, что уже через минуту испытал когнитивный диссонанс. Я зашел в местную аптеку, там были лекарства дешевле, чем в Беларуси. Включая все те порошки против простуды, которые пропали у нас. Набрал себе сумку, а аптекарь, девушка с сережкой в ухе, вдруг заявила: «Я тоже из Беларуси. Приехала из Витебска».
Мой мир, выстроенный режиссерами «Дожинок», был готов перевернуться. «В эту дыру? — едва не сорвалось у меня. — Я бы спился в вашем Невеле за неделю».
Но разговор про эстетику не имел ничего общего с разговором про работу. Лучше было и не начинать.
Белорусы в Невель ездят регулярно. Берут лекарства, еду, дизтопливо. Многие здесь работают — в сфере обслуживания, на свинокомплексах. Имеют «по пятьсот». Об этом будет дальше.
Мое желание вырваться из приграничной действительности было неконтролируемым импульсом. Вперед, в машину, прочь. Паспорта россияне проверяют даже на выезде из своей страны, желают счастливой дороги. Очень вежливые ребята.
Проехав КПП, тормозим. Столб со знаком «Россия» как будто тот самый, на котором позировал в центре Невеля покойный Ульянов. Или это моя мнительность разыгралась?
«Сфотографируй, — говорю фотографу, — где тут что стоит. Для истории».
Несколько фотографий с разных ракурсов — на всякий случай. Если вдруг кто-то запутается в ощущениях и потеряет диспозицию.
Долгополье
В долгопольской хате все было готово к прощанию. Пришедшие рассказывали, что умерший был мужик-огонек. Звали деда Тимошкой.
— Тимошка был и охотником, и рыбаком.
— И девок любил. Красивых. И девки — его.
— Каждый год по мужику хороним! В один год двенадцать закопали.
— Как же мы, Тимофей, без тебя?..
Езерище
Поселок Езерище называют белорусским полюсом холода. Когда зима была жива, метеостанция регулярно фиксировала здесь низкие температуры. Бывало и по минус 30, и покруче. Местных по этому поводу атаковали журналисты из Минска.
— Как вам в холода? — спрашивали приехавшие из волшебной столицы корреспонденты и корреспонденточки.
— Нормально нам в холода, — отвечали люди, улыбаясь в варежки.
Кто-то уже и не вспомнит, но полвека назад в Езерище, помимо зимы, было производство, вязальный цех и много чего еще. Потом все это пропало. Осталась неубиваемая частная торговля. Трасса на РФ. И танк.
Рассказывает Алена, которая стоит за прилавком в небольшой лавочке и торгует всякой всячиной:
— Как живем? Успокойтесь. Денег у людей нет. Что в России, что у нас. В России бодрее, может, потому что она большая. Есть куда уехать. Наши за покупками ездят в Невель. Там еще «Светофор» открылся. По нам ударил. Но работаем. А универмаг все. Райповское все закрывается. Только частники остаются.
Невель — город грязный. Есть такое. Воруют, наверное. Хотя все и везде воруют. Но в России работы больше. Из нашего района туда на свинокомплексы ездят. Около 30 тыс. российских получается. А там и душ у них, и раздевалка еще. У нас как с фермы народ придет, так невозможно в магазине стоять. Но и россияне к нам переезжают. Ну, не к нам — в Витебск. Туда-сюда. Круговорот.
Кроме танка, в Езерище есть банк, отреставрированная школа (душа любого белорусского населенного пункта), почта, «Табакерка». Однажды государственная пресса назвала Езерище макетом для деревни будущего. Такие деревни несколько лет назад поручил создать в стране президент. Прообразом должен был стать поселок Копысь. Возможно, кто-то забыл поставить подпись, в будущее Езерище пригласить забыли. Но, может, еще возьмут.
Мужчина в красной шапке, увидев нас, тут же заявил.
— У нас все добра. Зае***ь. Ты вот езжай в Полово.
— Что еще за Полово?
— Съезди, погляди.
Долгополье
А похороны были в разгаре. Вскоре пришел священник. Потом деда вывезли на санках из дома. Тянули по улице. Положили под кустом.
Стол уже ломился от яств. На столе были холодец, кутья, блин — и стопочка, две, три. Вино, самогон.
— Давай, родные! Помянем деда.
Пришедшие начинали говорить. А я, хоть и слышал это сотню раз в разных городах и деревнях страны, записывал.
— Раньше в Долгополье была молодежь. Потом закрыли школу. И все уехали.
— Автобус возит детей в Городок. Ну да. Разве ж это удобно?
— Дайте нам рабочие места…
— Когда-то был колхоз-миллионер. Какие урожаи были, а!
— А какие зарплаты! Мы первое место при Советах занимали по льну.
— У меня 35 тыс. на книжке сгорело…
— Одни пенсионеры сидят.
— И лен не нужен.
— Это проблема не сегодняшнего дня. Надо было строить жилье на селе. Потом модернизировать фермы. И жили бы люди нормально. Молодые. Живут же в других местах.
— Народ в Великие Луки гоняет на мясокомбинат…
В доме поминали деда. А мне показалось — страну.
Пролетарск
Мы ехали из Езерища в сторону Долгополья по Н2502. Это была местами убитая грунтовка. Слева было пусто. И справа. И сзади. И впереди.
Порой по обе стороны дороги торчали мертвые хутора. В просеках мелькали спиленные сосны. Вспорхнула птица счастья из-под колеса. И волшебные леса Витебщины, живущие своей жизнью тысячи лет, были готовы забрать назад все те очаги цивилизации, возникшие здесь когда-то по нелепой случайности.
Мелькали в живых пока деревеньках лица земляков. А последние очаги сопротивления забвению — деревенские магазины — источали из своих дверей теплоту. Продавщицы, смущаясь, говорили почти всегда о главной беде: школу закрыли. Я понял, что для местных этот неизбежный процесс казался приговором. Закрыли клуб? Да переживем. Без школы нет будущего.
В Пролетарске, большой некогда деревне, местная контора высилась рядом с магазином. Грабили ее долго и уверенно. Денег не осталось даже на снос.
В магазине в ходу хлеб, колбаса, вино.
— Кто в Городок, кто в Витебск уезжает, — чеканит продавщица, и мне кажется, что и она стоит не за прилавком, а за поминальным столом. — Работы нет. В Селище комплекс хороший. Нас покуда не закрывают. Дороги чистят. Такие дела.
Мертвые дома, школы, клубы, бывшие совхозные конторы в этом тексте не имеют права голоса. Ведь если бы эти покойники заговорили, то больше бы за их воем мы ничего не услышали.
— Это наш Пролетарск — мертвец? — встречаю я на грунтовой белорусской дороге оптимиста, не согласного с выводами. — Да ты просто в Полово не бывал.
— Да что это за Полово, в конце концов?
Надо узнать…
Читать полностью тут
https://people.onliner.by